Е. И. Смирнов

Фронтовое милосердие

Неожиданное назначение

В мае 1939 года меня вызвали в Главное управление кадров Наркомата обороны. Заместитель наркома обороны по кадрам армейский комиссар 1 ранга Е. А. Щаденко, который меня принял, поинтересовался моей работой, расспросил о главных заботах. Я доложил, что за год своей работы в должности начальника медицинской службы округа много внимания уделял состоянию мобилизационной работы, знакомился с ней в основных гарнизонах и одновременно тщательно изучал постановку и содержание лечебно-профилактической работы в частях и госпиталях.

— Хорошо, — сказал Ефим Афанасьевич, выслушав меня. — Будьте готовы к новому назначению. Зайдите завтра еще.

На следующий день кадровики мне сказали, что со мной хотят познакомиться в Центральном Комитете ВКП(б). Направился туда. Инструктор, который меня принял, сообщил, что я назначаюсь на должность начальника Военно-санитарного управления Красной Армии. Этого я совсем не ожидал, так как считал, что к исполнению такой ответственной работы не подготовлен. Окончив 7 лет назад Военно-медицинскую академию, я только три с небольшим года работал войсковым врачом в частях, а потом командовал курсом в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова.

Когда я сказал об этом, тут же последовал звонок к Е. А. Щаденко, и тот передал мне приказание немедленно явиться к нему.

Вторая беседа с заместителем наркома обороны проходила не в таких спокойных тонах, как первая. В основном я только слушал его. Доводы о моей неподготовленности не были приняты во внимание. Выяснилось, что одновременно со мной в Москву были вызваны опытные военные врачи — Иван Александрович Клюсс и Петр Миронович Журавлев, а почему из трех кандидатов выбор пал на меня, Е. А. Щаденко мне разъяснил. Причина заключалась в том, что я окончил вечернее отделение Военной академии имени М. В. Фрунзе. Академия уже сыграла значительную роль в моей жизни, так как вскоре после ее окончания меня назначили начальником военно-санитарного отдела Ленинградского военного округа. Но если тогда в разговорах с начальством перед утверждением в новой должности академия не фигурировала, то сейчас это у Е. А. Щаденко было козырем более сильным, чем мои возражения.

Я просил заместителя наркома обороны обратить внимание на то, что один и тот же факт из моей биографии — окончание Военной академии имени М. В. Фрунзе — явился источником двух совершенно противоположных выводов, Наркомата обороны, с одной стороны, и моих собственных — с другой. Для руководства он послужил главным критерием оценки моей пригодности на предлагаемом посту. Для меня же полученные в академии знания не только расширили мой военный кругозор, но и заложили во мне убежденность в том, что ни по опыту врачебной деятельности, ни по военно-медицинским знаниям я не подготовлен к этой должности.

— Во всех войнах нашего прошлого, — пытался объяснить я Ефиму Афанасьевичу, — самым слабым узлом военного дела был военно-медицинский… Решить эту проблему может человек сильный, опытный, авторитетный.

— Решение о вашем назначении принято Маршалом Советского Союза Ворошиловым. — Щаденко встал, давая понять, что разговор закончен, и отрубил: — Мы не вправе обсуждать это. Так что возвращайтесь в Ленинград работать и ждите приказа… Все…

Из кабинета я вышел охваченный тревогой и сомнениями. Грядущая мировая война все яснее обозначалась на востоке и западе, близко от границ нашей страны. Японские милитаристы после неудавшейся в июле — августе 1938 года на озере Хасан военной провокации, направленной против нашей страны, часто нарушали границу Монгольской Народной Республики. На западе гитлеровская Германия в марте 1938 года присоединила к себе Австрию, затем оккупировала Судетскую часть Чехословакии, а через год, с молчаливого согласия западных держав, и всю страну. Она перестала существовать как самостоятельное государство.

Понимание того, что в случае войны на начальника медицинской службы РККА ляжет чрезвычайно большая ответственность за судьбы миллионов раненных в боях и больных, было главной причиной моего беспокойства. Я знал, что в первую мировую войну в русской армии санитарные потери составили 9 миллионов человек. Знал такие данные также по германской и французской армиям. Они тоже были потрясающими. Но к концу войны в армиях экономически развитых европейских стран и США резко возросло число танков и автотранспорта, позволявших осуществлять маневр сухопутными войсками, значительное развитие получили боевая авиация и автоматическое стрелковое оружие, легкая и тяжелая артиллерия. Однако мой опыт службы в войсках убедил меня в том, что многие командиры, которых я чтил и уважал за их героические подвиги в годы гражданской войны, смотрели на будущие задачи медицинского обеспечения боевых действий войск в лучшем случае глазами участников гражданской войны, а то и с позиций пациентов мирного времени.

Хочу в связи с этим рассказать о некоторых событиях первых лет моей службы в войсках.

В конце весны 1932 года, будучи младшим врачом 33-го стрелкового полка 11-й стрелковой дивизии, я неожиданно получил предписание явиться на стажировку в войсковую часть, дислоцировавшуюся в Наро-Фоминске. Она оказалась механизированной бригадой имени К. Б. Калиновского. С группой военврачей я приступил к изучению танковых ьойск и их боевого применения. На меня и моих товарищей произвели ошеломляющее впечатление танкетки и танки, их маневренность, подвижность и огневая мощь. Это было такое усиление «царицы полей» — пехоты, о котором можно было только мечтать. Я знал кое-что о танках, принимавших участие в боях конца первой мировой войны, да и в гражданской войне, но те обладали малой скоростью. Увиденные же теперь боевые машины показались нам куда более выгодными во всех отношениях, чем «тачанки-ростовчанки», которые были грозным оружием в конце гражданской войны.

В бригаде были созданы все условия для того, чтобы мы как можно больше узнали о новом и могучем роде войск. По окончании стажировки я возвратился в Ленинград. Но стрелковый полк, в котором я служил младшим врачом, к моему удивлению, оказался в Детском Селе. Там я разыскал штаб, но никого из прежнего медицинского и строевого начальства не обнаружил. Мне предложили обратиться к начальнику штаба Н. Е. Алексееву, который временно исполнял и обязанности командира полка. Я был немедленно им принят. Он пожал мне руку, предложил сесть и, улыбаясь, сказал:

— Ну вот, как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком… — Встретив мой недоуменный взгляд, начальник штаба полка спросил: — Разве вы меня не помните?

— Извините, пожалуйста, если запамятовал, — сказал я. — В тридцатом году в Урюпинских лагерях довелось мне встретиться с командиром кавполка, фамилия которого была Алексеев. Но встреча была настолько мимолетной, что лицо его не запомнилось. Единственное, что осталось в памяти, — это бритая голова, как у вас, и орден Красного Знамени на груди.

Мой собеседник рассмеялся:

— Так я же это и был, я…

Конфуз, конечно.

Тогда в его полку я проходил стажировку, бывал на учениях, часто заканчивавшихся кавалерийскими атаками, когда врачи-стажеры только за умение держаться в седле с готовностью принимались в среду командного состава полка как равноправные его члены. Там умение врача ездить верхом, как ни странно, ценилось куда выше, чем его медицинская подготовка. Поэтому новички, подобные мне, были в поле зрения командования полка и командиров эскадронов. Так что не случайно Никифор Ефремович Алексеев запомнил меня и узнал спустя два года.

Он сказал, что я назначен врачом 1-го танкового батальона, но должен исполнять обязанности начальника медицинской службы 32-й механизированной бригады 11-го механизированного корпуса, созданного в результате реорганизации 11-й стрелковой дивизии в период моей стажировки.

В скором времени прибыл комбриг Владимир Иванович Подшивалов. На петлицах у него был ромб. Человек плотного сложения, круглолицый, строевой командир и по внешности, и по своему внутреннему складу, он имел прямолинейный и открытый характер, был, как говорится, весь на ладони, В бригаде его побаивались, но и уважали за справедливость.